В статье рассматриваются историософские воззрения Л.Н. Толстого, какими они предстают в романе «Война и мир»: его понимание причин исторических событий и движущих сил истории, места и роли людских масс в её движении. В центре внимания автора две проблемы. Первая - интерпретация Толстым исторического события как результата «равнодействующей множества воль». В основании такой интерпретации, считает автор, лежит, с одной стороны, отрицание писателем проявлений телеологизма (исторический процесс неподвластен давлению со стороны ни человека, ни Бога), с другой стороны, признание за человеком способности на свободное волеизъявление в своих действиях и в этой связи множества воль в качестве «единственной причины всех причин истории». Это объясняет, почему в контекст своего понимания причин истории Толстой вводит понятие «исторического дифференциала», позволяющее интегрировать элементарные индивидуальные устремления в силу, рождающую неотвратимость массовых движений и обязательный характер исторических событий. Вторая проблема, рассматриваемая в статье, - интерпретация Толстым роли руководящей личности в истории. Понимание исторической необходимости как равнодействующей множества воль подводит к признанию, что такие личности суть лишь «ярлыки», дающие наименование историческим событиям. Автор статьи, однако, предостерегает от прямолинейного толкования этого тезиса, показывая, что, во-первых, за последним стоят поиски писателем нравственных оснований истории: вопрос о роли руководящей личности для него трансформируется в вопрос о её нравственной ответственности за ход событий, в которых она участвует. Во-вторых, за этим тезисом стоит главная установка философии истории Толстого: движущей силой истории является народ.
In this paper considered L.N. Tolstoy"s historico-philosophical outlooks that appear in the novel "War and Peace": his understanding of the historical events" reasons and driving forces of history, location and role of the masses in the history. There are two crucial problems. First is Tolstoy"s interpreting of the historical event as the effect of "resultant force of the multitude of wills". As author suggests, in the base of this interpretation there is, on the one hand, writer"s negation of teleological manifestations:the historical process is independent to the pressure neither on the part of Man nor on the part of God. On the other hand, there is the acknowledgement of man"s ability for the free command in his activities and thereby the acknowledgement of the multitude of wills qua "single reason of all reasons of history". It explains why Tolstoy introduces the concept "historical differential" in the context of his understanding of reasons of history as that which allows integrate elementary individual aspirations in the force bearing inevitability of the national movements and determining obligate character of the historical events. Second problem considered in this paper is Tolstoy"s interpreting of the leading personality"s role in history. Understanding of the historical necessity as the resultant force of the multitude of wills led to acknowledgement that these personalities are only "labels", giving denominations to the historical events. Author, however, admonishes of straightforward interpretation of this thesis and explains that, firstly, this thesis derived from the Tolstoy"s quest of moral foundations of history: question about leading personality"s role transforms for him into the question about moral obligation of this personality for the course of events in which it takes part. Secondly, there is the main principle of Tolstoy"s philosophy of history behind this thesis - the nation is the driving force of the history.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: историческая необходимость, движущие силы и причины истории, историческое событие, разумное целеполагание, индивидуальная свобода, «роевая жизнь», множество воль, исторический дифференциал, народ, руководящая личность, нравственный модус исторических событий.
KEYWORDS: historical necessity, driving forces and reasons of history, historical event, reasonable targeting, individual liberty, "swarmed life", multitude of wills, historical differential, people, leading personality, moral modus of the historical events.
Для истории существуют линии движения
человеческих воль, один конец которых
скрывается в неведомом, а на другом
конце которых движется в пространстве,
во времени и в зависимости от причин
сознание свободных людей в настоящем.
Л.Н. Толстой
Любая проблема, связанная с творческим наследием Л.Н. Толстого, столь многозначна и многопланова, что при обращении к ней сразу возникает опасение: а возможно ли её рассмотрение, как адекватное пониманию самого писателя? Толстой - и гениальный писатель, и прозорливый, глубокий мыслитель, поэтому трудно провести границу между его художественными образами, сюжетными линиями и стоящими за ними философскими идеями. И дело не только в том, что Толстой-философ «прерывает» Толстого-писателя, как это происходит, например, в романе «Война и мир» в многочисленных отступлениях-размышлениях о причинах и законах истории, о роли в её движении героев и народных масс и т.д. Дело ещё и в том, что сам художественный текст со всеми бытописаниями, детализацией происходящих событий, характеристиками психологического состояния героев и действующих лиц всегда многопланов. Он несёт особый внутренний смысл, имеет свою философскую интенцию, выводя читателя, помимо его воли, за событийные рамки, заставляя увидеть стоящий за ними мир иных смыслов. Вспомним хотя бы описание сцены ранения князя Андрея, искавшего в бою под Аустерлицем «свой Тулон», или внутреннего состояния Пьера Безухова в плену, как бы заново переживающего свою жизнь «в свете», или встречи его с Платоном Каратаевым. В этих и множестве других сцен раздвоение писателя на «художника» и «философа» заслоняется Толстым-мыслителем, для которого литературное творчество и философствование едины. Это что - особенность его гения? Да, но не только.
Художественное творчество внутренне, интимно, связано с философией. «Поэтому между художником и мыслителем существует органическое духовное сродство, в силу которого все подлинные и великие представители каждой из этих форм творчества не только как личности, в большей или меньшей степени, сочетают в себе оба духовных начала, но и имеют в себе именно их внутреннее единство, ибо оба рода творчества истекают в конечном итоге из одного источника, разветвлениями которого они являются», - писал С.Л. Франк [Франк 1996, 315]. Их общим источником является духовная культура, включающая две взаимодополняющие стороны - концептуальную и экзистенциальную. И.Т. Касавин характеризует их как «две версии фундаментальной реальности - объективно-отстранённая и научно-аналитическая, с одной стороны, и человекоразмерная, эмоционально нагруженная, с другой. Отсюда берут своё начало и два способа выражения как трансцендирования - логический и художественный, проблематизация и мифологизация» [Философия и литература... 2009, 75]. Эти два измерения духовной жизни человека являют собой по сути её атрибутивные свойства, заставляющие жить культуру на грани двойного бытия (в мысли и в образе) безотносительно к её национальным формами и творчеству конкретных субъектов, хотя в разной степени в зависимости от времени и места, т.е. того национально-культурного пространства, в котором живёт культура. И в этом смысле интенция толстовского творчества к «философской проблематизации» не есть исключение, она лишь наиболее ярко выражает особенности своего времени: русская философия весь XIX век, начиная от А.Н. Радищева, развивалась в тесном союзе с литературой, а литературе (её лучшим образцам) была свойственна философская рефлексия. Вспомним В.Ф. Одоевского, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.И. Герцена, С.К. Аксакова, Н.Г. Чернышевского, В.В. Розанова, Д.С. Мережковского, поэзию В.Д. Веневитинова, Ф.И. Тютчева, А.А. Фета, Вл. Соловьева, которые в равной степени были и философами и литераторами. Связь двух видов творчества надолго определила лицо отечественной духовной культуры: философия была своеобразным путеводителем в литературных поисках, а литература облекала абстракции «чистого разума» в живую плоть художественных образов. У философии и литературы, как справедливо отмечает В.К. Кантор, выявилось общее смысловое поле (тайны космоса и человеческого бытия, жизни и смерти, насилия и свободы, тема человека), которое каждая в равной степени считали своим. Поэтому понятийно-логический и художественно-образный способы отношения к миру развивались в плодотворном синтезе . Именно такой оценки придерживались, говоря о русской культуре XIX в., Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, С.Ф. Франк.
С одной стороны, за стремлением к синтезу стояла исторически сложившаяся на почве православия безусловная константа русской духовности - признание целостности бытия и взаимодополняемости всех форм его постижения: понятийного мышления и образного восприятия, бесстрастной рациональности и верующего разума, интуиции и мистического мироощущения. С другой стороны, имел свои последствия тот факт, что Россия вошла в эпоху Просвещения позже Европы и довольно скоро смогла отнестись к европейскому опыту критически , в частности, увидеть издержки абсолютизации роли «рацио». Мысль (понятие) и художественное восприятие (образ) были подведены под «общий знаменатель» Разума. В итоге философские построения, начиная со славянофилов, наполнялись живой предметностью - «не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними» [Ильин 1922, 442], литературное же творчество наполнялось глубиной философского видения мира.
В статье предлагается рассмотреть проблему исторической необходимости и движущих сил истории как видел ее Л.Н. Толстой в романе «Война и мир». «Война и мир» единственный исторический роман писателя. Как известно, произведение огромно не только по объёму, но и по охвату сфер человеческой жизни. В романе нашли законченное выражение философско-исторические воззрения Толстого на смысл истории, на понимание места и роли человека и людских масс в её движении, на войну и мир как полярные состояния бытия, включающего повседневную жизнь людских поколений. История в понимании писателя - это «история всех, без одного исключения, людей, принимающих участие в событиях».
Толстой о причинах исторических событий
Единственное понятие, посредством которого
может быть объяснено движение народов,
есть понятие силы, равной всему движению
Л.Н. Толстой
Проблема, вынесенная в название параграфа, была одной из главных для Толстого в его осмыслении всей историософской проблематики . Вопрос об исторической причине, т.е. о силе, которая приводит в движение историю, обусловливает взаимосвязь исторических событий, благодаря которой то, что должно случиться, всегда случается, постоянно волновал писателя: «Если цель истории есть описание движения человечества и народов, то первый вопрос, без ответа на который всё остальное непонятно, следующий: какая сила движет народами?» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 616]. С чем/кем связывать эту силу? С Промыслом Божиим? Но это был бы слишком простой ответ, а для Толстого он был неприемлем еще и потому, что писатель отрицал телеологизм в любых его проявлениях как попытку «делания истории». Исторический процесс неподвластен давлению ни со стороны человека, ни со стороны Бога. Толстой не согласен был и с бытующим мнением историков, связывающих направляющую силу исторических событий с волей отдельных лиц (Наполеона, императора Александра, Кутузова), потому что за их действиями, которые носят частный характер, скрывается главное: «сила, равная всему движению народов» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 621]. И если допускать при истолковании истории причинную обусловленность исторических событий, то иной причины, по мнению Толстого, не найти.
Вообще искать в истории причины - дело мало перспективное, поскольку из-за их множества поиски уводят либо «в дурную бесконечность», либо к признанию исключительной роли исторических деятелей [Толстой 1948, т. 4, ч. 2, гл. 1]. Но самое главное, в ходе таких поисков «всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляется нам одинаково справедливыми сами по себе и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой и третий и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона и войны не могло бы быть» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 4-5]. При этом, чем больше мы будем «дробить» элементы истории, тем недоступнее будут представляться сами причины. Следовательно, исключительных, объясняющих ход истории, событий просто нет. Историка, ищущего их, ждут неправильные ответы. Правильный же ответ будет заключаться в признании, что ход мировых событий «зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 197].
В объяснении движения истории Толстой исходит из предположения, что всякое историческое событие (поражение русских войск под Аустерлицем, ход битвы под Смоленском, победная для русских «ничья» под Бородиным, вступление французской армии в Москву) детерминировано действиями всех участвующих в нем людей. Поэтому за любым историческим событием стоит «равнодействующая разнонаправленных воль», играющая роль той запускающей силы, которая делает его исторически неизбежным . Это означает одно - историк должен, «отстранив понятия причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 651], - законы, которые, пронизывая ткань исторического поля, задают вектор необходимости «единичным волям», и которые объясняют, почему то, что должно произойти, происходит.
Но возникает вопрос: в какой момент из множества единичных воль рождается обязательный характер конкретного события, что придаёт ему, рождённому волей масс «статус исторической необходимости»? Анализируя ответы историков на этот вопрос, Толстой приходит к выводу, что обязательной составляющей исторической необходимости является совпадение воли с условиями, при которых совершается историческое событие. Настаивая на таком понимании исторической необходимости, писатель, с одной стороны, приходит к отрицанию волюнтаристского взгляда на историю, (требуется совпадение индивидуальных воль с внешними для них условиями), с другой стороны, оставляет право на свободу выбора для каждого из участников исторического события .
Размышления о совпадении воль как константе исторической необходимости подводит Толстого к идее о «дифференциалах истории» как элементарных (одинаковых для всех) устремлениях, составляющих мотивационную основу массовых действий людей: «Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения - дифференциал истории, т.е. однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 237]. Развивая эту мысль в многочисленных отступлениях и в сюжетном повествовании, он формулирует тезис: необходимое упорядочивание множества воль, т.е. приведение их к некоторому «общему знаменателю», осуществляется, если между ними есть какая-то схожесть, однородность. Так, в основании воинского порыва французских солдат на Бородинском поле было общее желание войти в Москву, где они, измученные предшествующими сражениями и трудностями военного похода, надеялись получить отдых и еду. «Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, а по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки - голодные и измученные походом, в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что "вино откупорено и надо его выпить". Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо» [Толстой 1948, т. 1, ч. 2, 198]. Эти рассуждения приводят писателя к выводу: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, на сколько дано человеку достигнуть на этом пути понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 239].
Идея «исторического дифференциала» воспринималась Толстым как чрезвычайно важная для объяснения не только истории. По пути нахождения элементарной составляющей, считал он, шли все науки в своём развитии. Придя к пониманию бесконечно малого как основы сущего, каждое знание шло дальше - к поиску общих черт, т.е. интеграции малых величин, что в конечном счёте и приводило к выявлению искомой закономерности. Так развивалась математика, астрономия, всё естествознание. На том же пути, уверен Толстой, стоит история. В ней так же, как, например, когда-то в астрономии, все различия в воззрениях связаны с признанием или непризнанием «абсолютной единицы», служащей мерилом видимых явлений. В истории такой единицей является независимая воля отдельного человека, именно она есть та «малая величина», которая, интегрированная с волями других людей, объясняет их поведение в качестве участников массовых действий. Взаимосвязь многих воль, как выражение индивидуальных усилий, лежащая в основании исторических событий, «помноженная» на условия одного и того же момента времени, вводит исследователя в искомую сферу закономерности, т.е. исторической необходимости.
Интерпретация исторической жизни через обращение к «равнодействующей множества воль», сведённых к элементарным психологическим состояниям, выводила Толстого (и как художника и как философа) на осмысление исходного факта человеческого бытия - соединение жизни отдельного человека с исторической жизнью общества. Для Толстого рассмотрение этой проблемы стало возможным через акцентацию включения индивидуальной, личной жизни человека в его общественную, безликую, как он называл, «роевую», жизнь, которая в его понимании осуществляется в сфере необходимости . «Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлечённее её интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 6]. Эта идея проходит через все сюжетные линии романа. Сам же роман, как справедливо замечает исследователь литературного наследия Толстого Е.Н. Купреянова, стал реализацией потенциальных устремлений всего искусства русского классического реализма, искавшего пути к познанию и усовершенствованию общества через познание и самосовершенствование отдельного человека [Купреянова 1966, 197] Можно добавить: реализм романа явился выражением несогласия писателя с утверждавшимся умонастроением, доминантой которого было признание ведущей роли общественной составляющей в нравственно духовной жизни людей.
Есть ещё одна проблема, непосредственно связанная с идеей «дифференциала истории» - это вопрос о роли руководящей личности в истории. История не безлика. Массы являются её движущей силой, от их воли зависит ход и почерк исторических событий, близость или удалённость их исхода, но какова при этом роль принимающих конкретные решения полководцев, правителей, дипломатов?
Роль «руководящей личности» в истории
В исторических событиях так называемые великие
люди суть ярлыки, дающие наименование событию,
которые, так же, как ярлыки, менее всего имеют
связи с самим событием.
Л.Н. Толстой
«Стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, т.е. в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического лица не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима», - так начинает писатель изложение событий и действий русской армии после Бородинского сражения и занятия французами Москвы [Толстой 1948, т. 2, ч.2, 199]. Ни Наполеон, ни Александр I, ни Кутузов не были слепыми «исполнителями истории». Но они не были и её творцами, более того, далеко не всегда становились её действительными героями. «Наполеон в Бородинском сражении исполнял своё дело представителя власти так же хорошо и ещё лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны, спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствования» [Толстой 1948, т. 2, ч. 2, 198]. Но и только - в том смысле, что он своим поведением не определил исход сражения: Наполеону «казалось только , что всё дело происходило по воле его» [Там же]. В этом «казалось только » - суть проблемы. Наполеон за всё время своей деятельности в качестве полководца сражения был подобен ребёнку, который, держась за тесёмочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит. Нетрудно увидеть, что такое объяснение ситуации напрямую связано с представлениями Толстого об исторической необходимости, ведь в сфере последней действия одного человека, как бы он ни был мудр, талантлив и дальновиден, не могут переломить ситуацию . Историческая личность может лишь убыстрить или замедлить ход событий, подстроившись в своих действиях под желания масс и обстоятельства. А что должно произойти, то произойдёт независимо от её воли . «Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось - были так же мало произвольны, как действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависели события) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 5]. Иными словами, руководящая личность является «орудием истории», даже когда в силу своей прозорливости принимает адекватные ситуации решения.
Историки прошлого, считал Толстой, задумываясь о роли выдающейся, т.е. исторической, личности в осуществлении значимых для истории государств событий, как правило, прибегали к одному простому приёму: «они описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 613]. Новые историки отвергли такой метод толкования истории. Но, следуя новой логике, они, тем не менее, пришли к старым воззрениям: народами руководят отдельные люди - герои, наделённые самыми разнообразными, но всегда особыми, чертами характера и природными свойствами. Они исполняют перенесённую на них народом его волю , они являются представителями масс, что и делает их историческими личностями, а когда и героями. Частично соглашаясь с подобными суждениями, Толстой ставит вопрос: а вся (и всегда ли) деятельность исторических лиц служит выражением воли масс? И приходит к выводу: нет, потому что, с одной стороны, «жизнь народа не вмещается в жизнь нескольких людей», с другой стороны, как только личные действия (в том числе и действия выдающейся личности) включаются в «общую сумму», слагаемую из других личных действий, они вплетаются во всеобщую связь исторических событий. С этого момента индивидуальные действия принадлежат не отдельному человеку, а исторической жизни человечества, народа, государства. Поэтому «теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки права и, может быть, необходима для своих целей; но в приложении к истории, как только являются революции, завоевания, междуусобия, как только начинается история, - теория эта ничего не даёт» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 628]. Но не следует понимать этот тезис в буквальном смысле слова и уж, тем более, как выражение нигилизма или агностицизма писателя. Какие для такого предостережения есть основания? Одно, но существенное. Толстого как историка интересовала историческая необходимость, её адекватная интерпретация, считал он, требовала отрешиться от отыскания причин в воле отдельного человека (на то она и историческая необходимость!) подобно тому, как астрономы в поисках законов движения планет в своё время отказались от представления «утвержденности земли». История определена равнодействующей множеством воль , воля одного человека ничего не меняет и не объясняет в её движении. Поэтому приведённый вывод писателя не свидетельствует о его историческом нигилизме, он свидетельствует о другом - о признании ведущей роли масс, т.е. народа , в истории . Более того, это признание является исходным принципом всех его историософских построений. Обращая внимание на важность этого признания для понимания сути последних, В.Ф. Асмус подчёркивал: «Последнее слово философии истории Толстого - не фатализм, не детерминизм, не исторический агностицизм, хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого - народ» [Асмус, 1959, 210].
Будучи рационалистом по складу ума, Толстой категорически отрицал, что история движется по чьим-либо рациональным планам, в том числе приказам, замыслам исторических личностей. Никто не может «делать историю». Каждый может в ней только участвовать , но характер, способ участия могут быть различными - многое зависит от нравственных характеристик участника исторического события, его понимания наличной ситуации и способности выработать наиболее оптимальную линию поведения, не противоречащую моральным нормам. Такое видение проблемы акцентировало вопрос о нравственной ответственности политических и военных деятелей (равно как и каждого участника массовых событий). Этот вопрос, считал писатель, принадлежит к числу важнейших этических проблем истории. Конечно, как справедливо замечает в своих комментариях Лурье, Толстой понимал, что убивали людей в Москве не Наполеон, не Даву, а некий неотвратимый порядок событий, но порядок, определённый в том числе их приказами, ставившими перед солдатами конкретные цели. В какой-то момент и Даву, и Наполеон могли отказаться от своей «печальной нечеловеческой роли» [Лурье 1993, 36]. Не отказались - вот в этом и есть проблема для Толстого, искавшего во всём происходящем и во всех человеческих действиях прежде всего нравственное основание. Утверждая, что история в своём движении подчинена необходимости, Толстой при этом постоянно возвращался к мысли о том, чтó может сделать человек, вовлеченный в исторический процесс: князь Андрей со знаменем в руках броситься впереди солдат, Пьер спасти ребёнка в горящей Москве, Платон Каратаев найти слова утешения для своих товарищей по плену. Именно этими поступками они и входят в историю, оказывают реальное воздействие на неё. Они выявляют скрытый за абстрактной и бесстрастной «равнодействующей множества воль» моральный модус исторических событий, в этом и состоит их историческая роль, если о таковой имеет смысл говорить историку.
Литература
Асмус 1959 - Асмус В.Ф. Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX веков. М.-Л., 1959.
Ильин 1922 - Ильин И.А. Русская идея. М., 1922.
Купреянова 1966 - Купреянова Е.Н . Эстетика Л.Н.Толстого. М.,1966.
Лурье 1993 - Лурье Я .С. После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века. СПб., 1993.
Толстой 1948 - Толстой Л.Н . Война и мир. В 4-х т. М., 1948.
Философия и литература... 2009 - Философия и литература («круглый стол») // Вопросы философии. 2009. № 9.
Франк 1996 - Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб.,1996.
Примечания
На тему историософских воззрений Толстого есть немало исследований. См.: Асмус В.Ф . Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX вв. М.-Л., 1959; Бочаров С. Роман Л. Толстого «Война и мир». М.,1978; Дьяков В.А. Л.Н. Толстой о закономерности исторического процесса» // Вопросы истории. 1978. № 8; Кареев Н.И. Историческая философия гр. Л.Н. Толстого в «Войне и мире». СПб., 1888; Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М.,1928 (2-е изд. 1930); Купреянова Е.Н. Эстетика Льва Толстого. М.-Л., 1966; Лазерсон М. Философия истории «Войны и мира» // Вопросы обществоведения. М., 1910. Вып.11; Перцев В. Философия истории Л.Н. Толстого // Сборник памяти Л.Н. Толстого. М., 1912; Рубинштейн М . Философия истории в романе «Война и мир» // Русcкая мысль. 1911. Июль; Сабуров А.А. «Война и мир» Льва Толстого. Проблематика и поэтика. М., 1959. О философских взглядах Толстого и его понимании истории писали В.В. Зеньковский , В.И. Ленин, Д.С. Мережковский, Н.Н. Страхов, П.Б. Струве, С.Л. Франк. Особый интерес представляет исследование Я.С. Лурье «После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» (СПб.,1993), где толстовская интерпретация исторического процесса стала предметом философского анализа .
Е.Н. Купреянова одна из первых уделила особое внимание этой идее Толстого. См. её работу «Эстетика Л.Н.Толстого» (с. 194-199). С. Лурье в своём исследовании «После Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» продолжил эту линию анализа.
Позицию можно было бы назвать вполне материалистической и даже диалектической, если бы был раскрыт механизм соединения названных двух составляющих. Но этот вопрос остался за пределами внимания писателя.
За этой идеей можно при желании увидеть «перевёрнутый» марксистский тезис: только поняв человека как «совокупность общественных отношений», а с этим механизм включения его в жизнь общества, мы поймём его внутренний мир, поскольку его общественное бытие определяет его сознание. У Толстого логика «от обратного»: только поняв человека как «совокупность множества психических состояний, воль», мы поймём, его действия во внешней для него сфере общественной необходимости.
См. рассуждения писателя о действиях Кутузова под Красным во время знаменитого флангового марша русских войск и оценку его как руководителя народной войны (Война и мир. М., 1948. Т. 4.Ч. 2. Гл.1, 2; Ч. 3. Гл.16, 18, 19; Ч. 4. Гл. 5).
Может показаться странным, что автор самого знаменитого в истории челове-чества исторического романа не любил историю. Он всю жизнь отрицательно относился и к истории как к науке, находя ее ненужной и бессмысленной, и про-сто к истории как к прошлому, в котором видел непрекращающееся тор-жество зла, жестокости и насилия. Его внутренней задачей всегда было осво-бодиться от истории, выйти в сферу, где можно жить в настоящем. Толсто-го интересовало настоящее, текущий момент. Его главной моральной макси-мой в конце жизни было «Делай что должно, и будь что будет», то есть не ду-май ни о прошлом, ни о будущем, освободись от давления, которое имеют над то-бой память о прошлом и ожидание. В поздние годы жизни он с огромным удо-влетворением отмечал в дневнике ослабление памяти. Он переставал пом-нить собственную жизнь, и это его бесконечно радовало. Тяжесть прошлого пере-ставала над ним висеть, он чувствовал себя освобожденным, он восприни-мал уход памяти о прошлом (в данном случае — о личном прошлом) как осво-бож-де-ние от тяжкой ноши. Он писал:
«Как же не радоваться потере памяти? Все, что я в прошедшем вырабо-тал (хотя бы моя внутренняя работа в писаниях), всем этим я живу, поль-зуюсь, но самую работу — не помню. Удивительно. А между тем думаю, что эта радостная перемена у всех стариков: жизнь вся сосредо-тачивается в настоящем. Как хорошо!»
И это же был идеал жизни человека в истории — человечество, которое не пом-нит о том бесконечном зле, которое оно само над собой совершило, забыло его и не может думать о возмездии.
При таком отношении к прошлому чрезвычайно интересно, каким образом и как Толстой оказался на территории исторической прозы. Кроме «Войны и ми-ра» у него было еще несколько исторических замыслов, которые остались незавершенными и нереализованными. Первые отрицательные отзывы об ис-то-рии как науке появляются у него уже с университетских лет, в Казан-ском университете, который он, как известно, не окончил. Толстой всегда там бле-стяще успевал в языках, а история ему не давалась. И его дневники фикси-руют непонимание, зачем его заставляют сдавать эти странные дисциплины: у него не получалось, он не мог запомнить цифры и даты и тому подобное.
И при своем этом в общем глубоко негативном отношении к истории он начи-нает с рассказа о себе, с «Детства», с рассказа о собственном прошлом. Толстой описывает детство глазами ребенка. Это далеко не первое в истории мировой литературы произведение о детстве и воспоминание о детстве, но первая или одна из первых попыток реконструировать взгляд ребенка, писать из настоя-щего, когда взрослый человек описывает то, как он ребенком воспринимал свою жизнь. Это ход блистательный и неожиданный для того времени и с ху-до-же-ственной точки зрения, и исходя из задачи, которую ставил перед собой Толстой. Но целью было описать идиллическое прошлое, а мир, который он опи-сывал, был основан на крепостном праве, и взрослый человек не мог не осознавать ужаса, зла и насилия, лежащего в основе той идиллической кар-тины, которую он воссоздает. Толстой создает образ мальчика, не видящего этого зла в силу своего возраста и способного воспринимать окружающий мир как идиллию. Автобиографичность «Детства» не стоит воспринимать слишком буквально: детство Толстого менее всего было идиллическим; оно было, види-мо, довольно ужасным, и характерно, что смерть матери, главное определяю-щее событие его детства, сдвинута с двух лет на одиннадцать. То есть в «Дет-стве» мать еще жива; главная катастрофа, утрата еще не пережиты. Толстой ребенком потерял сначала мать, а потом отца. Но то, с чем он входит в литера-туру, — это реконструкция опыта мгновенного переживания настоящего. Так же строятся «Севастопольские рассказы», потрясшие читателей и принес-шие Толстому славу самого знаменитого русского писателя. Это репортаж о чем-то происходящем прямо на глазах автора.
И Толстой медленно нащупывает пути к своему главному историческому рома-ну тоже из прямого журналистского репортажа. Как известно, «Война и мир» начинается с : первый подход к «Войне и миру» — это история ссыльных декабристов. То есть декабристы были амнистированы в 1856 году, и в 1856-м Толстой, как он утверждал, начинает писать этот роман — мы знаем, что сохранившиеся главы написаны в 1860 году, но первые подступы к этой теме он, вероятно, делал и раньше. Это еще живой исторический опыт, острая, немедленная, сегодняшняя рефлексия над людьми, его пережившими. Дека-бри-сты интересовали Толстого всегда. Описывая вернувшегося декабриста, он, по позднейшему признанию, принял решение сказать об опыте его ошибок и заблуждений, то есть о 1825 годе, о главном и решающем событии жизни ге-роя и русской истории первой половины XIX века. Начав говорить о 1825 годе, он должен был углубиться в корень этих событий — показать, откуда взялись люди 1825 года. А от описания побед русского оружия в 1812 году он ушел к 1805 году — к первым поражениям, из которых вырос 1812 год. То есть Тол-стой отодвигался, уходил от настоящего вглубь и вглубь, и так роман из совре-мен-ного стал историческим.
В то же время — и это очень существенно — по-настоящему историческим для самого автора роман не стал. Толстой говорил о своей книге как о произ-веде-нии, действие в котором должно было развиваться вплоть до эпохи его созда-ния, то есть его интересовала длящаяся жизнь. Он пытался воссоздать не отда-лен-ные исторические события, а сам ход времени. Первая часть романа была опубликована в журнале «Русский вестник» под заглавием «1805 год». Это, по-видимому, первое в истории мировой литературы произведение, в ко-тором хронологический маркер, номер года, вынесен в заглавие. (Роман Гюго «Девя-но-сто третий год» начал публиковаться девять лет спустя.) Но важно даже не это, а то, что название, обозначенное цифрой года, века, определением эпо-хи, обычно указывает на специфику исторического периода, который будет описываться. Это не сегодняшнее время, это 1793 год, золотой век, эпоха Воз-ро-ж-дения, то, что прошло и кончилось. Толстовский нарратив, толстовское повествование было устроено таким образом, что читателю с самого первого момента было известно, что оно пойдет дальше и название будет меняться. Центр, фокус переходил с изображения конкретного года на описание движе-ния времени как такового.
Как хорошо известно, Толстой набрасывал предисловия к «Войне и миру». В одном из них он сделал поразительное признание. «…Я знал, — пишет Тол-стой, — что никто никогда не скажет того, что я имел сказать. Не потому, что то, что я имел сказать, было очень важно для человечества, но потому, что изве-стные стороны жизни, ничтожные для других, только я один по особен-но-сти своего развития и характера… считал важным». И продолжал: «Я… боялся, что мое писанье не подойдет ни под какую форму…», а «необходимость описы-вать значительных лиц 12-го года заставит меня руководиться истори-ческими документами, а не истиной…» В этой поразительно интересной цитате стоит обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, рассуждение о том, что, может быть, то, что я хочу сказать, и не имеет большого значения, но, кроме меня, этого никто не скажет, — это стандартный зачин любого нон-фикшен -повествования: я говорю о том, что лично видел, о собственном опыте, инте-ресном именно своей уникальностью. Толстой приписывает уникальность лич-ного опыта художественному произведению. Это само по себе очень необыч-ный ход. Во вторых, отметим экстравагантное противопоставление: «не исто-ри-че-скими документами, а истиной». Откуда автор знает истину, если не из исторических документов? То есть оба эти парадоксальных риторических хода совершенно недвусмысленно указывают на то, что это прошлое, описы-вае-мое с 1805 по 1820 год, в котором происходит эпилог, доступно Толстому в живом переживании, это его личный индивидуальный опыт.
Толстой родился в 1828 году, через 16 лет после войны 1812 года, через 23 года после начала романа, через 8 лет после того, как происходит действие в эпило-ге. Между тем люди, которые читают «Войну и мир», все время говорят об эф-фекте погружения в историческую реальность. Какими художественными сред---ствами достигался этот эффект? Здесь есть несколько существенных мо-ментов, на которые я хотел бы обратить внимание, очень важных для отно-шения Толстого к истории вообще. Одно из этих обстоятельств — это превра-щение истории страны, национальной истории в семейную. Болконские и Вол-конские: переделывается одна буква — и мы получаем род Толстого со стороны матери. Фамилия Ростовы отличается от семейной чуть больше, но если мы по---роемся в черновиках, первоначально эти герои носили фамилию Толсто-вы, потом — Простовы, но фамилия Простов, вероятно, слишком напоминала моралистические комедии XVIII века, в результате буква «п» отпала — появи-лись Ростовы. Да, простой гусар Николай Ростов мало похож на либерального аристократа — отца Толстого, а образованная, светская и знавшая много языков Мария Николаевна Волконская — на набожную, погруженную в религиозную проблематику княжну Марью. Но дело в читательском ощущении того, что перед нами — семейная хроника.
Но линия Николая Ростова и княжны Марьи все-таки побочная в романе. Интереснее то, как достигается этот эффект на магистральной линии. Мы зна-ем, что оба знаменитых романа Толстого — и «Война и мир», и «Анна Карени-на» — построены на противопоставлении грубоватого, искреннего, очень доб-рого, некрасивого, закомплексованного, невротичного человека и идеального образа прекрасного аристократа. Это то, как Толстой видел себя, и его идеали-зированное представление о том, каким он должен был быть. Он дает два своих альтер эго, расщепляя его между героями. Это личная исто-рия автора, кото-рую он только проецирует в историческое прошлое. Каждый из персонажей и «Войны и мира», и «Анны Карениной» (и Вронский, и Левин, и князь Андрей, и Пьер) — это душевная история Толстого, и в обоих случаях это история со-пер-ничества за женщину, это история любви. И первоначально героиня влюб-ляется в аристократа, а потом находит свое подлинное «я», себя и свое будущее в любви к тому человеку, который является в данном случае проекцией биогра-фического Толстого.
То, что Левин — автобиографический персонаж и проекция личности Толстого, общеизвестно, но и про Пьера это можно говорить с такой же степенью опреде-ленности. И интересно, что, хотя действие романа происходит в начале XIX ве-ка, собственно говоря, вся история Наташи Ростовой — это описание in real time разнообразных любовных переживаний свояченицы Толстого Татьяны Андреевны Берс, в замужестве Кузминской: ее история увлечения Анатолем Шостаком — Толстой даже не потрудился изменить его имя — и потом история ее романа с братом Толстого Сергеем. (Татьяна Берс умоляла Толстого не пи-сать об обстоятельствах ее личной жизни, говоря, что на ней никто не женится, если Толстой ее опишет, но на Льва Николаевича это не произвело ни малей-ше-го впечатления.) Причем роман был начат, когда многие описанные в нем события еще не произошли: Толстой описывал их «по мере поступления». По сви-детельству сына Толстого Ильи Львовича, Толстой был влюблен в свою свояченицу (платонически, конечно, но Софья Андреевна сильно ревновала мужа к сестре) и описывал историю их сложных отношений. История ста-но-вле-ния личности его и любимой героини, которая происходила прямо на гла-зах и в душе и воображении автора, выплескивалась на страницы исто-ри-че-ского романа. То есть время объединяется, прессуется, складывается, на-стоя-щее проеци-руется в прошлое, и они оказываются нераздельны. Это единый комп-лекс прямо переживаемого настоящего, поданный как реальность прошлого.
Есть и еще один, не менее значимый прием. В эпилоге «Войны и мира» мы име-ем дело с конвенциональным, совершенно обычным финалом исто-рического романа. Чем кончаются романы? Свадьбами. «Война и мир» кон-чается двумя свадьбами. Причем Толстой говорил, что свадьба — это неудач-ный финал для романа, потому что жизнь не кончается свадьбой, она продол-жается дальше. Тем не менее его роман кончается двумя свадьбами, и, как по-ложено в романическом эпилоге, мы видим, как герои живут счастливо. Во-преки тому, что написано в первой фразе «Анны Карениной», мы видим две счастливые семьи, которые счастливы совершенно по-разному. Но тем не ме-нее, наблюдая за счастьем Пьера и Наташи, мы точно знаем, что с ними будет дальше. Герои не владеют своим собственным будущим. Наташа говорит Пье-ру: мол, если бы он никогда не уезжал! Она не знает, что через короткое время ее мужа отправят в ссылку, ей придется ехать за ним и так далее. Но читатель это уже знает. История вроде бы остановилась, для героев ее нет, но изображе-ние этого семейного счастья исполнено глубочайшей иронии, заключенной в динамике времени. Наташа спрашивает мужа, зная, что главным человеком для него был Платон Каратаев: что бы тот сказал про то, чем Пьер сейчас зани-мается, про вступление в тайное общество? И Пьер говорит: «Нет, не одоб-рил бы… Что он одобрил бы — это нашу семейную жизнь». Но тем не менее он готов пожертвовать семейной жизнью ради политических химер и погубить свою семью, детей, которых он так любит, жену ради абстрактных неосуще-стви-мых идеалов.
Но разница между Пьером и Николаем… В их споре, как всегда, прав неинтел-лектуал Николай (Толстой не любил интеллектуалов, хотя сам им был), а не ин-тел-лектуал Пьер. Но Пьер оказывается человеком историческим: он вхо-дит в историю через 1825 год, он становится действующим лицом боль-шой истории. Толстой как бы одновременно пишет исторический роман о 1812 го-де (сегодня мы знаем о войне 1812 года и представляем ее по образу, созданному Толстым; он навязал нам свою модель 1812 года, причем не только русскому, но и мировому читателю), но, с другой стороны, речь идет об описа-нии его собственной семьи, его собственных переживаний на текущий момент. И именно этого сочетания не хватало другим важным историческим замыслам Толстого.
На что еще следует обратить внимание: при всей уникальности опыта Толстого он был человеком своего времени. Время, когда начинается роман о декабри-стах, — это 1860 год. В 1859 году выходят две самые главные книги XIX века — «Происхождение видов путем естественного отбора» Дарвина и «К критике по-ли-тической экономии» Маркса. С точки зрения авторов этих двух книг, исто-рия движима колоссальными безличными силами. История биологическая, эволюция человечества или история экономических формаций — это процесс, в котором отдельный человек не имеет значения и роли. Как начинаются обе эти книги? Я приведу короткие цитаты из предисловия к «Политической эко-номии» и из предисловия к «Происхождению видов». Что пишет Маркс? «Моим специальным предметом была юриспруденция, которую, однако, я изу-чал лишь как подчиненную дисциплину наряду с философией и историей. В 1842-1843 годах мне как редактору Rheinische Zeitung пришлось впервые высказываться о так называемых материальных интересах…», «Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был кри-тический разбор гегелевской философии права…», «Начатое мною в Париже изучение этой последней я продолжал в Брюсселе…», «Фридрих Энгельс, с ко-то-рым я со времени появления его гениальных набросков к критике экономи-ческих категорий… поддерживал постоянный письменный обмен мнениями, пришел другим путем к тому же результату, что и я; и когда весной 1845 года он также поселился в Брюсселе, мы решили сообща разработать наши взгля-ды…» — и так далее.
Рассказ о смене экономических формаций начинается с того, что автор себя вписывает в историю, это его личная история, становление его мировоззрения есть часть истории. Как начинается «Происхождение видов» Дарвина? «Путе-шествуя на корабле Ее Величества «Бигль» в качестве натуралиста, я был по-ражен некоторыми фактами в области распространения органических существ в Южной Америке и геологических отношений между прежними и современ-ными обитателями этого континента», «По возвращении домой я в 1837 году пришел к мысли, что, может быть, что-нибудь можно сделать для разрешения этого вопроса путем терпеливого собирания и обдумывания всякого рода фак-тов…», «…Этот набросок я расширил в 1844 году в общий очерк…» — и так далее.
То есть авторы рассказывают историю видов или историю экономических фор-маций, вписывая туда свою собственную личную историю — как они пришли к пониманию своих тем, что с ними при этом происходило и так далее. Так же и Толстой в историю 1812 года вписывает свою собственную историю, потому что история общества, экономической формации, биологического вида — это и есть история человека. Мы познаем историю, двигаясь от себя в глубь време-ни, из современного положения мы идем обратно, разматывая этот клубок. Это и есть толстовская философия истории — как она изложена в «Войне и мире». Отсюда у него и доступ к прошлому: через себя Толстой узнаёт, как было на са-мом деле. Не из исторических документов, которые он, конечно, изучал в выс-шей степени внимательно, но они лишь пособие, важное для точности деталей и так далее. А главное он узнаёт, разматывая обратно текущий момент. Так про-исходит восстановление прошлого.
Толстого чрезвычайно волновала проблема распадения русского народа на чуж--дые друг другу европеизированное дворянство и крестьянскую массу. Он очень много об этом думал и, написав о проявлениях этого распадения в «Вой-не и мире», обращается к эпохе, когда это распадение происходит, — ко времени Петра I. Следующий его замысел — это роман о Петровской эпохе, когда начинается европеизация русской элиты, создающая непреодолимый раскол в обществе между образованным и необразованным сословиями. Через какое-то время он бросает этот замысел, он ему не дается.
Как написала Софья Андреевна Толстая свой сестре Татьяне Андреевне Кузмин-ской (она читала первые наброски), герои есть, они одеты, расставлены, но не ды--шат. Она сказала: ну, может, еще задышат. Софья Андреевна хорошо раз-биралась в том, что пишет ее муж. Она чувствовала: не хватало дыхания. Толстой там тоже хотел вписать свою семью, только по отцовской линии: граф Толстой получил графство от Петра I и так далее, он должен был действовать в романе. Но первый кризис работы над романом был связан с тем, что Толстой так и не смог вообразить себя в этой эпохе. Ему трудно было Петровскую эпоху представить как свое собственное личное прошлое. Ему трудно было вжиться в переживания людей того времени. У него хватало художественного воображе-ния, но он не видел себя живущим среди людей того времени так, как он видел себя среди героев «Войны и мира». Другой замысел был — вывести, показать встречу ссыльных декабристов и крестьян в Сибири; вывести, так сказать, ге-роев и персонажей из истории в географию, но он тоже к этому времени поте-рял интерес к жизни высшего сословия.
Интересно, что, напряженно обдумывая два исторических романа, Толстой начинает писать и углубляется в роман, действие которого опять происходит прямо сейчас, в текущем времени. В 1873 году он начинает работу над «Анной Карениной», действие которой начинается в 1872 году. Писание идет медленно, и по ходу работы Толстой опять реагирует на события, происходящие на его гла-зах: гастроли иностранных театров, придворные интриги — и главное, ко-нечно, начало Русско-турецкой войны, которое определяет судьбы героев. В кон---це романа Вронский уезжает на войну, но она еще не началась, когда ро-ман был начат. То есть, развиваясь и двигаясь, роман всасывает текущую боль-шую историю в себя, меняясь под ее воздействием. Толстой работает в этом же диапазоне переключения режимов между любовным романом, исто-рией адюль--тера, историей семьи и журналистской реакцией на текущие исто-риче-ские события. Застывая, они становятся историей; репортаж превращается в роман.
Уже после духовного кризиса Толстого конца 1870-х годов у него окончательно вызревает уже ранее сформировавшееся представление о том, что история как таковая есть только документация зла и насилия, которое одни люди творят над другими. В 1870 году, еще между «Войной и миром» и «Анной Карениной», он читает, в частности, для своего романа о Петре историю допетровской Рос-сии как ее описывал Сергей Михайлович Соловьев, великий русский историк. И Толстой пишет:
«Кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (толь-ко об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал пар-чи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дво-ры, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? <…> Народ живет, и в числе отправлений народной жиз-ни есть необходимость людей разоряющих, грабящих, роскошествую-щих и куражащихся. И это правители несчастные, долженствующие отречься от всего человеческого».
Идея романа о Петре I на время преобразуется у Толстого в идею романа, кото-рый должен называться «Сто лет». Он хотел описать столетнюю историю Рос-сии от Петра I до Александра I на протяжении ста лет — то, что происходит в крестьянской избе, и то, что происходит во дворце. И параллельно он продол-жал обдумывать роман о декабристах в Сибири, что вместе с уже написанными «Войной и миром» и «Анной Карениной» складывалось в картину монумен-таль--ной тетралогии, которая бы описывала всю историю России от петров-ско-го времени и до того момента, когда Толстой жил. Все царствования, два столетия русской истории. Тем не менее замысел «Ста лет» переживает кризис, потому что одно дело — писать национальную историю, а другое дело — писать исто-рию гангстерской шайки. К 1880-м годам Толстой приходит к выводу, что лю-бое правительство и любой правящий класс есть просто банда, а народ, люди, реально создающие эти ценности, живут вне истории, там реальной истории не происходит, там нечего рассказывать вот в таком сложном нарративе. И эта связь между дворцом и крестьянской избой рассыпается, не держится.
И Толстой постепенно на долгое время отходит от исторических замыслов. Последний его замысел такого рода — это замысел романа об Алек-сандре I «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» (он возникает раньше, но Тол-стой к нему возвращается в 1905 году). Это легенда про то, как Александр I не умер в 1825 году, а бежал из дворца, стал жить в Сибири на заимке в каче-стве старца Федора Кузьмича. И Толстой, как вспоминал великий князь Нико-лай Михайлович, говорил, что его интересует душа Александра I — «ориги-наль-ная, сложная и двуличная, и если он действительно кончил свою жизнь от-шель-ником, то искупление, вероятно, было полное». Что здесь интересно: это исторический роман, но сутью этого романа является выход человека из исто-рии. Александр I отказывается, по Толстому, по замыслу романа, от соб-ствен-ной историчности. Он уходит жить в пространство, где истории нет. Его жизнь старцем, где есть общение с Богом, и есть искупление за его грехи как им--пера-тора. Потом, прочитав книгу Николая Михайловича об Александ-ре I, Толстой убедился, что это легенда, что этого не было. И первоначально он говорил, что «пускай исторически доказана невозможность соединения лич-ности Алек-сан-д-ра и Кузьмича, легенда остается во всей своей красоте и истин-ности. Я начал было писать на эту тему… но едва ли удосужусь про-дол-жать — некогда, надо укладываться к предстоящему переходу [к смерти]. А очень жалею. Преле-стный образ». Ну, отчасти было некогда, но отчасти, ви-димо, все-таки ему труд-но было заставить себя писать историческое произве-дение, когда он пере-стал верить в истинность того, что он описывает. Просто написать о легенде было трудно. А идея выхода из истории, преодоления исто-ричности, ухода в пространство, где истории нет, продолжала его волновать до последнего дня жизни.
Рано сформировавшийся интерес к истории, изучение источников и материалов времен войны 1812 г. позволили Толстому выработать не только подход к изображению исторических событий в художественном произведении, но" и свой взгляд на эти события, на их причины, ход и движущие силы. В течение нескольких лет работы над произведением эти взгляды уточнялись и оттачивались. В 1868 г. в письме к М.П. Погодину Толстой написал: «Мой взгляд на историю не случайный парадокс, который на минутку занял меня. Мысли эти - плод всей умственной работы моей жизни и составляют нераздельную часть того миросозерцания, которое Бог один знает, какими трудами и страданиями выработалось во мне и дало мне совершенное спокойствие и счастье».
«Война и мир», как исторический роман-эпопея, опирается на глубоко продуманную и выношенную автором историко-философскую концепцию, которая значительно отличалась от взглядов официальных историографов того времени, рассматривавших ход истории как череду правлений монархов и иных выдающихся исторических деятелей. В противоположность установившемуся взгляду Толстой считал, что отдельная личность, даже если это выдающийся деятель, не может ничего значить в ходе исторических событий, не может сколько-нибудь значительно влиять на них. Среди персонажей «Войны и мира» много реальных исторических лиц того времени: императоры, полководцы, офицеры русской армии, герои партизанской войны. Главные среди них - Кутузов и Наполеон.
Толстой не просто не принимает личности Наполеона с его стремлением к власти над миром, эгоизмом, жестокостью, он отмечает тщетность его самолюбивых устремлений. Как действующее лицо романа Наполеон впервые появляется в эпизодах Аустерлицкого сражения, после которого он любуется видом поля битвы, а на лице его «сияние самодовольства и счастья» . Наполеон самонадеянно убежден в том, что одно только его присутствие повергает людей в восторг и самозабвение, что все в мире зависит только от его воли. Еще до приказа о переходе границ России его воображению не дает покоя Москва, а во время войны он не предвидит ее общего хода, поступая «непроизвольно и бессмысленно». Во время Бородинского сражения он впервые испытывает неуверенность и недоумение, а после сражения вид убитых и раненых «победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие». По мысли автора, Наполеону была уготована в истории нечеловеческая роль, ум и совесть его были помрачены, а поступки были «слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого». Образ Наполеона в полной мере подтверждает мысль автора о том, что так называемые великие люди лишь ярлыки, обозначающие то или иное событие, а самого героя Толстой сравнивает с ребенком, который держится за тесемочки внутри кареты, а думает, что правит экипажем.
Кутузов, в отличие от Наполеона, не стремится видимо влиять на события, вмешиваясь в их ход. Толстой считал, что его истинное величие как полководца и человека заключалось в том, что его личный интерес освобождения родины от неприятеля полностью совпадал с общим интересом, что он лишь старался не мешать ничему полезному. Несмотря на теоретические взгляды автора, в романе Кутузов столь же деятелен, как в действительности, он принимает ответственные решения, реально влияющие на ход исторических событий. Именно Кутузову принадлежит тяжелое и неблагодарное решение об оставлении Москвы, при этом полководец подчеркивает, что делает это данной ему властью. Он же принимает решение о том, какую дорогу оставить свободной для отступающей французской армии, во многом предопределяя тем самым бесславный конец похода Наполеона. Кутузов также умело управляет духом войска, например напутствуя Багратиона перед Шенграбенским сражением, но особенно это сказалось на ходе Бородинского сражения. Дух войска Толстого считал силой, определяющей успех любого сражения и военной кампании в целом, а силу воли, убежденность в своей правоте моральное превосходство одного народа (или армии) над другим решающими для судеб народов.
Вокруг образов Кутузова и Наполеона в «Войне и мире» сконцентрированы, соответственно, смысловые центры толстовского понимания и изображения двух типов войн: захватнической, агрессивной, движимой властолюбием Наполеона и сребролюбием его солдат и войны, которую вели русская армия и народ в целом и в которой «решался вопрос жизни и смерти отечества».
Предметом художественного изображения и исследования писателя в «Войне и мире» стала история Отечества, история жизни людей, его населяющих, ибо; но Толстому, история есть «общая, роевая жизнь человечества». Это придало эпический размах повествованию в произведении. Причины важнейших событий, составляющих общую жизнь человечества, виделись Толстому иногда в совпадении множества отдельных причин, но чаще представлялись предопределенными заранее. Фатализм, как общее объяснение причины совершающихся событий, не исключал, с точки зрения писателя, активного проявления духовных сил каждого человека и народа в целом, не снимал сложных вопросов о предопределенности, необходимости и свободе выбора.
Ведущую роль в истории Толстой оставлял за народом, считая его главной движущей силой всех событий. Поэтому столь велики в романе-эпопее место и значение массовых эпизодов, особенно связанных с решающими историческими событиями (Аустерлицкое, Шенграбенское и Бородинское сражения, оборона Смоленска, Богучаровский бунт, оставление жителями Москвы и т. д.). Эпический размах повествованию придает также то обстоятельство, что автор показывает на страницах своего произведения представителей всех сословий тогдашней России, исследуя национальный характер русского народа в переломный момент, решающий его историческую судьбу. Через несколько лет после выхода романа писатель свидетельствовал в одном из писем, что в «Войне и мире» главной для него была «мысль народная». Своим признанием он определял важность этой мысли как в исторической, так и в философской основе своего произведения.
Похожая информация.
Лев Николаевич Толстой - великий русский писатель, по происхождению - граф из известного дворянского рода. Родился он 28.08.1828 года в находящейся в Тульской губернии усадьбе Ясная Поляна, а умер 7.10.1910 года на станции Астапово.
Детство писателя
Лев Николаевич был представителем большой дворянской семьи, четвертым ребенком в ней. Мать его, княжна Волконская, рано умерла. В это время Толстому не исполнилось еще и двух лет, но он составил представление о своей родительнице по рассказам различных членов семьи. В романе "Война и мир" образ матери представляет княжна Марья Николаевна Болконская.
Биография Льва Толстого в ранние годы отмечена еще одной смертью. Из-за нее мальчик остался сиротой. Отец Льва Толстого, участник войны 1812 года, как и мать, рано умер. Это произошло в 1837 году. В то время мальчику было всего девять лет. Братья Льва Толстого, сам он и его сестра были переданы на воспитание Т. А. Ергольской, дальней родственнице, имевшей на будущего писателя огромное влияние. Воспоминания детства всегда были для Льва Николаевича самыми счастливыми: семейные предания и впечатления от жизни в усадьбе стали для его произведений богатым материалом, отразившись, в частности, в автобиографической повести "Детство".
Учеба в Казанском университете
Биография Льва Толстого в юные годы отмечена таким важным событием, как обучение в университете. Когда будущему писателю исполнилось тринадцать лет, семья его переехала в Казань, в дом опекунши детей, родственницы Льва Николаевича П.И. Юшковой. В 1844 году будущий писатель был зачислен на философский факультет Казанского университета, после чего перевелся на юридический, где проучился около двух лет: учеба не вызывала у юноши живого интереса, поэтому он предался со страстью различным светским развлечениям. Подав прошение об увольнении весной 1847 году, по причине расстроенного здоровья и по "домашним обстоятельствам", Лев Николаевич уехал в Ясную Поляну с намерением изучить полный курс юридических наук и сдать экстерном экзамен, а также выучить языки, "практическую медицину", историю, сельское хозяйство, географическую статистику, заниматься живописью, музыкой и написать диссертацию.
Годы юношества
Осенью 1847 года Толстой уезжает в Москву, а затем в Петербург для того, чтобы выдержать в университете кандидатские экзамены. В этот период его образ жизни часто менялся: он то целыми днями учил различные предметы, то отдавался музыке, но хотел начать карьеру чиновника, то мечтал поступить юнкером в полк. Доходившие до аскетизма религиозные настроения чередовались с картами, кутежами, поездками к цыганам. Биография Льва Толстого в годы юношества окрашена борьбой с собой и самоанализом, отраженным в дневнике, который писатель вел в течение всей жизни. В этот же период зародился интерес к литературе, появились первые художественные наброски.
Участие в войне
В 1851 году Николай, старший брат Льва Николаевича, офицер, уговорил Толстого отправиться на Кавказ вместе с ним. Лев Николаевич прожил почти три года на берегу Терека, в казачьей станице, выезжая во Владикавказ, в Тифлис, в Кизляр, участвуя в военных действиях (в качестве добровольца, а затем был принят на службу). Патриархальная простота жизни казаков и кавказская природа поразили писателя своим контрастом с мучительной рефлексией представителей образованного общества и бытом дворянского круга, дали обширный материал для повести "Казаки", написанной в период с 1852 по 1863 годы на автобиографическом материале. В рассказах "Набег" (1853 год) и "Рубка леса" (1855 год) также отразились его кавказские впечатления. Они оставили след и в его повести "Хаджи-Мурат", написанной в период с 1896 по 1904 годы, опубликованной в 1912.
Вернувшись на родину, Лев Николаевич писал в дневнике, что очень полюбил этот дикий край, в котором соединяются "война и свобода", столь противоположные по своей сути вещи. Толстой на Кавказе начал создавать свою повесть "Детство" и анонимно отправил ее в журнал "Современник". Это произведение появилось на его страницах в 1852 году под инициалами Л. Н. и, наряду с более поздними "Отрочеством" (1852-1854 годы) и "Юностью" (1855-1857 годы), составила знаменитую автобиографическую трилогию. Творческий дебют сразу же принес настоящее признание Толстому.
Крымская кампания
В 1854 году писатель отправляется в Бухарест, в Дунайскую армию, где творчество и биография Льва Толстого получают дальнейшее развитие. Однако вскоре скучная штабная жизнь заставила его перевестись в осажденный Севастополь, в Крымскую армию, где он был командиром батареи, проявив храбрость (награжден медалями и орденом св. Анны). Льва Николаевича в этот период захватили новые литературные планы и впечатления. Он начал писать "севастопольские рассказы", имевшие большой успех. Некоторые замыслы, которые возникли еще в то время, позволяют угадывать в артиллерийском офицере Толстого-проповедника поздних лет: он мечтал о новой "религии Христа", очищенной от таинственности и веры, "религии практической".
В Петербурге и за границей
Толстой Лев Николаевич в ноябре 1855 года приехал в Петербург и сразу же стал членом кружка "Современник" (куда входили Н. А. Некрасов, А. Н. Островский, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров и другие). Он принимал участие в создании в то время Литературного фонда, и вместе с тем оказался вовлеченным в конфликты и споры писателей, но чувствовал себя в этой среде чужим, что передал в "Исповеди" (1879-1882 годы). Выйдя в отставку, осенью 1856 года писатель уехал в Ясную Поляну, а затем, в начале следующего, 1857, отправился за границу, побывав в Италии, во Франции, в Швейцарии (впечатления от посещения этой страны описываются в рассказе "Люцерн"), а также посетил Германию. В этом же году осенью Толстой Лев Николаевич вернулся сначала в Москву, а затем и в Ясную Поляну.
Открытие народной школы
Толстой в 1859 году открыл в деревне школу для детей крестьян, а также помог устроить более двадцати подобных учебных заведений в районе Красной Поляны. Для того чтобы ознакомиться с европейским опытом в этой сфере и применить его на практике, писатель Лев Толстой снова отправился за границу, посетил Лондон (где встречался с А. И. Герценом), Германию, Швейцарию, Францию, Бельгию. Однако европейские школы несколько разочаровывают его, и он решает создать собственную педагогическую систему, основанную на свободе личности, публикует учебные пособия и труды по педагогике, применяет их на практике.
"Война и мир"
Лев Николаевич в сентябре 1862 года женился на Софье Андреевне Берс, 18-летней дочери врача, и сразу же после венчания отправился из Москвы в Ясную Поляну, где всецело отдался хозяйственным заботам и семейной жизни. Однако уже в 1863 году он вновь захвачен литературным замыслом, на этот раз создания романа о войне, в котором должна была отразиться русская история. Льва Толстого интересовал период борьбы нашей страны с Наполеоном в начале 19 века.
В 1865 году в "Русском вестнике" была напечатана первая часть произведения "Война и мир". Роман сразу же вызвал множество откликов. Последующие части спровоцировали горячие споры, в частности, развиваемая Толстым фаталистическая философия истории.
"Анна Каренина"
Произведение это создавалось в период с 1873 по 1877 годы. Живя в Ясной Поляне, продолжая обучать крестьянских детей и публиковать свои педагогические взгляды, Лев Николаевич в 70-е годы работал над произведением о жизни современного ему высшего общества, построив свой роман на контрасте двух сюжетных линий: семейной драмы Анны Карениной и домашней идиллии Константина Левина, близкого и по психологическому рисунку, и по убеждениям, и по образу жизни самому писателю.
Толстой стремился к внешней безоценочности тона своего произведения, тем самым прокладывая дорогу новому стилю 80-х годов, в частности, народным рассказам. Правда мужицкой жизни и смысл существования представителей "образованного сословия" - вот круг вопросов, интересовавший писателя. "Мысль семейная" (по словам Толстого, главная в романе) переведена в его творении в социальное русло, а саморазоблачения Левина, многочисленные и беспощадные, его мысли о самоубийстве - иллюстрация пережитого в 1880 годы духовного кризиса автора, назревшего еще во время работы над этим романом.
1880 годы
В 1880- годы творчество Льва Толстого пережило трансформацию. Переворот в сознании писателя отразился и в его произведениях, прежде всего в переживаниях персонажей, в том духовном прозрении, которое меняет их жизнь. Подобные герои занимают центральное место в таких творениях, как "Смерть Ивана Ильича" (годы создания - 1884-1886), "Крейцерова соната" (повесть, написанная в 1887-1889 годах), "Отец Сергий" (1890-1898), драма "Живой труп" (оставшаяся незавершенной, начатая в 1900 году), а также рассказ "После бала" (1903 год).
Публицистика Толстого
Публицистика Толстого отражает его душевную драму: изображая картины праздности интеллигентных слоев и социального неравенства, Лев Николаевич ставил перед обществом и перед собой вопросы веры и жизни, подвергал критике учреждения государства, доходя до отрицания искусства, науки, брака, суда, достижений цивилизации.
Новое мировоззрение представлено в "Исповеди" (1884 год), в статьях "Так что же нам делать?", "О голоде", "Что такое искусство?", "Не могу молчать" и других. Этические идеи христианства понимаются в этих трудах как фундамент братства людей.
В рамках нового мироощущения и гуманистического представления об учении Христа Лев Николаевич выступал, в частности, против догмата церкви и критиковал ее сближение с государством, что привело к тому, что его официально отлучили от церкви в 1901 году. Это вызвало огромный резонанс.
Роман "Воскресенье"
Свой последний роман Толстой писал в период с 1889 по 1899 годы. В нем воплощен весь спектр волновавших в годы духовного перелома писателя проблем. Дмитрий Нехлюдов, главный герой, - это внутренне близкий Толстому человек, который проходит в произведении путь нравственного очищения, в итоге приводящий его к осмыслению необходимости деятельного добра. Роман строится на системе оценочных противопоставлений, которые открывают неразумность устройства общества (лживость социального мира и красота природы, фальшь образованного населения и правда мужицкого мира).
Последние годы жизни
Жизнь Льва Николаевича Толстого в последние годы была непростой. Духовный перелом обернулся разрывом со своей средой и семейным разладом. Отказ от обладания частной собственностью, например, вызывал недовольство членов семьи писателя, прежде всего его супруги. Личная драма, пережитая Львом Николаевичем, отразилась в дневниковых записях.
Осенью 1910 года, ночью, втайне от всех, 82-летний Лев Толстой, даты жизни которого были представлены в данной статье, сопровождаемый лишь своим лечащим врачом Д. П. Маковицким, покинул имение. Путь оказался непосильным для него: в дороге писатель заболел и вынужден был высадиться на ж/д станции Астапово. В доме, принадлежавшем ее начальнику, Лев Николаевич провел последнюю неделю жизни. За сообщениями о его здоровье в то время следила вся страна. Похоронен Толстой в Ясной Поляне, его смерть вызвала огромный общественный резонанс.
Многие современники прибыли, чтобы проститься с этим великим русским писателем.
Отметим ряд высказываний Толстого, передающих основные положения его философии истории:
«12 июня силы Западной Европы перешли границы России, ... - Что же произвело это необычайное событие? Какие были причины ею?»
(Писатель убежден, что нельзя объяснить происхождение исторических событий отдельно взятыми поступками отдельно взятых людей. Воля отдельного исторического лица может быть парализована желаниями или нежеланиями массы людей.)
Чтобы совершилось историческое событие, должны совпасть «миллиарды причин», т. е. интересы отдельно взятых людей, составляющих народную массу, как совпадает движение роя пчел, когда из движения отдельных величин рождается общее движение. Значит, историю делают не отдельные личности, а народ.
«Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, ... - которые руководят массами» (т. III, ч. III, гл. 1). (Толстой утверждает, что исторические события происходят при совпадении интересов народной массы.)
А почему совпадают малые величины отдельных человеческих желаний? Толстой оказался не в силах ответить на этот вопрос: «Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякой жизненное, органическое, стихийное событие», «человек неизбежно исполняет предписанные ему законы», «...событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться», «фатализм в истории» неизбежен. Так проявляется слабость взглядов Толстого.
Фатализм Толстого связан с его пониманием стихийности. История, пишет он, есть «бессознательная, общая, роевая жизнь человечества». Любой совершенный бессознательный поступок «делается достоянием истории». И чем более бессознательно будет жить человек, тем более, по Толстому, он будет участвовать в совершении исторических событий. Проповедь стихийности, отказ от сознательного, разумного участия в событиях является слабостью взглядов Толстого.
Правильно считая, что личность, и даже историческая, т. е. такая, которая стоит высоко «на общественной лестнице», не играет ведущей роли в истории, что она связана с интересами всех, кто стоит ниже ее и рядом с ней, Толстой неправильно утверждает, что личность не играет и не может играть никакой роли в истории. По Толстому, стихийность движений массы не поддается руководству, и поэтому исторической личности остается лишь подчиняться предписанному свыше направлению событий. Так Толстой приходит к мысли о покорности перед судьбой и сводит задачу исторической личности к следованию за событиями.
При изучении т. III должны увидеть общенародный патриотический подъем и единство основной массы русского общества в борьбе с захватчиками. Если при анализе т. II в центре внимания стоял отдельный человек с его индивидуальной, подчас отъединенной от других судьбой, то при анализе т. III-IV увидим человека как частицу массы. Основная мысль Толстого - только тогда отдельный человек находит свое окончательное, настоящее место в жизни, когда становится частицей народа.
